мысли о разном

Хорошо заниматься любовью в старом доме, под звуки ливня.
Где за печкой мурлыкает кошка и котята играют с пылью.
Хорошо, завернувшись в простынку, и смотря как он курит в окошко
Помечтать, чтобы стало былью, то, что раньше казалось сложным.
Хорошо в темной комнате ночью, утыкаться в любимый запах
И держаться сильней за ладошку, и страться из всех сил не плакать.
Хорошо, когда все надежно, все спокойно и безопасно,
Хорошо, когда все достойно, удивительно и прекрасно.

Он звонит каждую ночь. Чуть переберутся стрелки за полночь. Он не отпускает ни на минутку мою душу и мысли. Я так привыкла, что он живет во мне, что если не раздастся ночной звонок, то моя душа разорвется на кусочки. И не важно, что он в миллионе световых минут, что лететь до него много часов, что ехать до него много дней. Если победит душа, слабая, больная, израненная, я оставлю все и улечу туда, пусть умирает там, рядом с ним.

Не легко из плюс тридцать восемь сразу в плюс восемь.
Это как из весны в осень, так же резко и необратимо.
Это как из любимой в грубое – нелюбима!
А на месте собираться из двух в единичку.
И взгляд исподлобья жестоко-циничный.
Но в душе поля чуть проросшей пшеницы
И простор безграничный, как полеты летающей птицы.
Разрывает на части желанье кричать и смеяться:
Я умею любить, а не только нелепо влюбляться!
Говорят, что такое, когда добираешься к Богу,
Или когда находишь свою правильную дорогу.

Мне нравится, как он пахнет. Я утыкаюсь носом ему в затылок и не могу надышаться. Мне нравятся его руки. Я карябаю его отросшим ноготком себе по ладони и мне хорошо, и он тоже улыбается. Мне нравится говорить с ним, но я не понимаю ни слова или просто не слышу.

В метро я постоянно борюсь с собой, что б не прыгнуть в эту черную яму. Иногда она кажется мне очень черной, очень надежной и безопасной. Я хочу забиться туда, свернуться клубком и лежать. А иногда яма становится меньше. Словно платформа опускается вниз. И не важно, что это невозможно, я же разговариваю с ним с тем, кого нет, и знаю как он пахнет и дышит, я чувствую, как стучит его сердце.
Хотя, может быть это мое?

Двери закрываются всегда, оставляя с той стороны что-то, что сидит комком в горле.
Сегодня я купила мешок цемента. Буду замазывать раствором трещины каменной кладки. За стеной, где нет окон и нет дверей, в этаком каменном мешке, я спрятала ошметки души и две половинки разбитого сердца. Считала, что надежно, но появился человек, надо признаться очень сильный человек, ибо слабому тщедушному человеку разрушить мою кладку не под силу. И этот человек, очень хороший, умный, добрый Человек, мимоходом, сам того не желая, пробил основательную дыру. Теперь я ее замазываю, залатываю, укрепляю. Достать бы хитина, говорят надежный.

Мы забываем солнце в чужих городах, мы скручиваем пространство и время, открывая двери. Мы сажаем себя в большие холодные поезда, мы смотрим в окна и никому не верим. Мы идем по улицам мокрым и злым, мы не можем открыть ту калитку за поворотом, мы каждый день говорим то, что учимся жить, забывая, что жизнь это Жизнь и несемся в нее как в работу.

Я вымыла руки и вымыла голову
Я постирала ковер и белье.
И разделила на свежую голову
Все вещи отдельно – твое и мое.
Мое я запрятала в много коробочек,
Коробки сейчас на помойку снесу.
Теперь мне страшно, теперь я готова
Идти заблудившейся в темном лесу.
Долги все не розданы, стоит об этом ли?
Не стоит, и больше не будет стоять.
Не жизнь, а потерянный в сумерках город.
Я так не хотела себя потерять.
Сломалась. Уставши, присяду на камень
И снова вперед? Нет, уже не могу.
И я, перед этим, своими руками,
Все вымою, вычищу и разберу.
И вот вымыв руки и высушив голову
В беспечно летящем дыму сигарет
Глаза закрываю и слышу как колокол
Уже не меня позовет на обед.

Ночью, в темноте, можно долго лежать и слушать как Он дышит во сне. Можно смотреть на его спокойное спящее лицо пытаться дышать с Ним в такт. И так можно лежать всю ночь. А утром отсыпаться забравшись с головой под одеяло, дремать прислушиваясь к Его действиям.
Утром, чаще всего, Он раздражителен и агрессивен, кроме необычных ночей наполненных страстью, которые я не люблю, но последнее время они случаются не так часто как раньше. Утром Он надолго закрывается в ванной и выходит оттуда пахнущий чистотой и свежестью. Он подходит к кровати, приподняв одеяло проводит рукой по моей спине и в этот момент я умираю от счастья. Его руки самое прекрасное, что я видела на свете. Они сильные и надежные, с длинными узловатыми пальцами и широкими ладонями, с четкой сеточкой вен и тоненьких шрамов. Если бы я умела рисовать я рисовала бы только его руки,но я не умею и мне остается только рисовать их в своем воображении,а попробуйте сами, это не просто.
Он накрывает меня одеялом, а сверху, для тепла пледом. Потом открывает форточку и аккуратно прикрыв дверь, уходит на работу. А я остаюсь. С этого момента начинается мое ожидание. Я никогда не думала где Он работает и с кем. Я считаю это не важным. Важно то, что каждый вечер Он возвращается ко мне, даже если Он иногда приводит своих коллег в гости и они допоздна пьют на кухне чай и курят сигареты, а я в это время притаившись в комнате прислушиваюсь к их тихим беседам.
Наверно я люблю Его.
Потому и могу ждать Его целый день прислушиваясь к звукам пустой квартиры, принюхиваясь к запахам которые оставил Он.
Поэтому я люблю спать утром. Спать укутавшись с ног до головы в Его запах, в Его тепло хранящееся в смятой постели. Я всегда помню вкус Его кожи, самый вкусный на свете вкус, я знаю, что под мочкой уха он самый мягкий с проплешинами сладкого молока, что рук- сплошной аромат резко-горького табака.
Да, я люблю его. Только поэтому я могу не метаться из угла в угол весь день или занимать себя бессмысленными делами, как поступила бы любая другая, а спокойно думать о Нем, вспоминать Его, ждать его.
Когда на улице станет совсем темно, а старые уродливые часы с боем пробьют восемь раз, Он придет. Я всегда встречаю Его у двери. Я слышу звук открывающейся двери подъезда и со всех ног бегу в коридор. Мне надо успеть успокоиться и привести себя в порядок, я не хочу что бы Он знал как я ждала Его. Когда Он заходит мое сердце готово выскочить из груди. Я умираю от счастья видеть Его, от осознания, что спустя несколько минут Он будет мой.
Но сначала Он снимет с себя одежду и пойдет в душ. После, завернувшись в большой махровый халат, он съест свой ужин и, взяв большой бокал наполненный горячим красным, как цвет моей страсти, вином насыщенным ароматами корицы, гвоздики и миндаля и книгу, сядет в кресло под большим зеленым абажуром торшера. И в это время, только в эти несколько коротких часов я могу признаться Ему в своей любви, я могу открыть Ему всю себя, отдаться до самых кончиков от хвоста до ушей. Я могу запрыгнуть к Нему на колени, или забраться на плечи и мурлыкая, блаженно щурясь на свет торшера шептать Ему о том как я ждала Его и о том, что буду ждать Его, всегда, каждый день, что этим ожиданием я живу и о том, что я люблю Его, просто потому что так устроен мой мир.

Туманное, холодное, промозглое и ветренное утро расползалось по пустому проспекту. Расширясь он, как река впадает в море, выходил в широкую набережную ныне практически бесконечного океана.

По проспекту, быстрым шагом, шел высокий худощавый мужчина в рясе, полы которой, выпачканные бурой грязью, развивались, обнажая худые синюшного цвета щиколотки. Он явно мерз, и, сжимаясь и пригибая голову, после каждого порыва ветра ускорял шаг. Изможденное его лицо не позволяло определить возраст путника. Радужная оболочка, подернутая блаженной пеленой, когда-то ранее, вероятнее всего, имела яркий насыщенный синий оттенок. Под глазами, окруженными сеткой глубоких морщин залегли отливающие чернотой тени. Высокие скулы четко проступали на худом лице. Желтая, словно пергаментная кожа выглядела такой сухой и жесткой, что казалось, дотронься до нее и рассыплется как прах старой египетской мумии.

Мужчина, не дойдя до перекрестка проспекта и набережной пары десятков метров, замедлил свое движение, его внимание привлекло неясное движение на другой стороне улицы. То оказалась большая собака, копошившаяся в отбросах, оставленных для утилизации «Патрулем Чистоты». От дома, незаметно для мужчины, отделилась серая тень. Бесшумно метнувшаяся к мужчине, пока тот жадно смотрел в сторону что-то раздобывшей собаки. Он вздрогнул, отпрыгнув от неожиданности, на добрых полтора метра. Тенью была невысокая бледная девушка, почти ребенок, одетая в длинное пальто с капюшоном. Сложив руки, словно бы для молитвы девушка упала на колени перед испугавшимся священником.

Листья, падающие с деревьев растущих вдоль набережной, закручиваясь в маленькие смерчи, летели по пустому проспекту. Неожиданно ветер стих, блеклое утро наполнилось светом от поднимающегося, из-за кромки чернеющего океана, солнца. На пустой набережной, на лавочке с тяжелыми литыми боковинами, напоминающими лапы льва, в обрамлении сияния от восходящего солнца сидел человек, лицо его было обращено в расширяющийся к набережной проспект, он, невидимо улыбаясь, наблюдал за началом рождающегося дня.

Я даже не помню точно сколько мне тогда было лет, а ему было двадцать и он только что вернулся из армии. У него была прическа почти под ноль, большой нос на худом лице и торчащие уши. А еще он был улыбчивый и болтливый, у меня даже голова начинала болеть от его непрерывной болтовни. Одним словом необыкновенный парень и я в него была влюблена, не смотря на то, что он почти блондин.
В один из вечер с подругой мы поднялись в санаторий на местные танцы для отдыхающих. Танцы проводились на площадке перед главным корпусом и нас, местных туда свободно пускали и мы с подружкой отрывались по полной. Короткие юбки, туфли на платформе, блестящие глаза и никаких комплексов.
Одна проблема – подруги парень, у которого периодами происходили неконтролируемые приступы ревности. В такие приступы он уводил подругу в темноту, а я в одиночестве злясь и лелея испорченное настроение бродила по территории санатория. И рано или поздно я бы на них наткнулась, на группу парней выпивающих из горла водку, а может и того хлеще – самогон.
Линзы в то время для меня были пределом мечтаний, а на танцы ходить в очках, это, как известно не с руки, вот я и подслеповато поморщилась в сторону голоса предложившего мне выпить с ними. Почему я согласилась, как я выпила залпом из невесть откуда взявшегося стакана и как быстро я захмелела я деликатно умолчу, но сейчас вся эта история видится мне в шокирующем свете, чем я думала тогда, кто теперь скажет. Когда пошли явно непристойные намеки, Он взял меня под руку и покачиваясь увел в сторону танцплощадки, вещая на весь санаторий, о том, что водится с такой шантрапой приличным девушкам неприлично. Я смеялась и мне было наплевать, что думают все вокруг и где моя подруга с ее полоумным ревнивцем. А Он спрашивал про нее, говорил, что наблюдают за нами вторую неделю, и им нравится моя подруга и ее роскошные туфли с 10 см каблуков. И мне было немного обидно, хотя я понимала, что я против красавицы подружки, так, моль бледная или тень серая, что впрочем одно и то же. Я даже немного обиделась, но промолчала, только сказала,ч то пора искать подругу и топать домой.
Так мы и подружились
Ночи на Кавказе темные и прохладные, но нас эти не останавливало. Нас было четверо и каждую ночь мы заходили глубоко в парк, выбирались на полянку, окруженную со всех сторон соснам усаживались на поваленное дерево и пили теплое вино предварительно перелитое в пластиковую бутылку из-под кока-колы. Иногда, не часто, когда парень подруги уезжал на телевышку находящуюся далеко на горе, мы уходили в парк вдвоем и Он пел, пел под гитару еще более кружа мою и без того закруженную голову и иногда просил, чтоб я верила в то, что он станет звездой, а я глядя на яркие южные звезды, сняв обувь кружилась по поляне, раскрыв свои объятия миру. Это было красиво, невинно и трогательно как в старых фильмах с Одри Хепберн. Я смеялась над его манерой петь и словами его песен, девичья глупость жестока и несправедлива. Мне хотелось, чтоб он пел про любовь и про меня, а он пел про что-то не совсем доступное моему пониманию. Мне казалось, что в его песнях нет явного легкого смысла, что все слишком запутано и слишком аллегорично.
А потом вечер и ночь перед поездом и смех вперемешку со слезами и слезы вперемешку с хохотом. И обещание писать и понимание, что не будет этих писем. И предложение встретиться и ощущение, что не быть этому никогда. А под утро холодное и туманное - песня, про все что было и про то, чего никогда не будет.

Потом я сказала подруге, зачем письма, для чего писать? Было такое красивое и светлое – хорошо. Будет память и было легко, такого больше не будет, она удивленно посмотрела и пожала плечами.


Теперь Он звезда, собирает огромные концертные залы и ездит по городам на гастроли. У него толпы пищащих поклонниц и, если верить слухам море красивых подружек, только вот они все ни кто не знает о чем та, самая первая песня из дебютного альбома, первый хит молодого сумасбродного певца со стрижкой почти под ноль, большим носом и забавно торчащими ушами...